Бузинная матушка / The elderbush

Один маленький мальчик раз простудился. Где он промочил ноги, никто не мог взять в толк - погода стояла совсем сухая. Мать раздела его, уложила в постель и велела принести чайник, чтобы заварить бузинного чаю - отличное потогонное! В эту минуту в комнату вошел славный, веселый старичок, живший в верхнем этаже того же дома. Был он совсем одинок, не было у него ни жены, ни детей, а он так любил ребятишек, умел рассказывать им такие чудесные сказки и истории, что просто чудо.

- Ну вот, попьешь чайку, а там, поди, и сказку услышишь! - сказала мать.

- Эх, кабы знать какую-нибудь новенькую! - отвечал старичок, ласково кивая головой. - Только где же это наш мальчуган промочил себе ноги? где? сказала мать. - Никто в толк не

- То-то и оно возьмет.

- А сказка будет? - спросил мальчик.

- Сначала мне нужно знать, глубока ли водосточная канава в переулке, где ваше училище. Можешь ты мне это сказать?

- Как раз до середины голенища! - отвечал мальчик. - Да и то в самом глубоком месте.

- Так вот где мы промочили ноги! - сказал старичок. - Теперь и надо бы рассказать тебе сказку, да ни одной новой не знаю!

- Да вы можете сочинить ее прямо сейчас! - сказал мальчик. - Мама говорит, вы на что ни взглянете, до чего ни дотронетесь, из всего у вас выходит сказка или история.

- Верно, только такие сказки и истории никуда не годятся. Настоящие, те приходят сами. Придут и постучатся мне в лоб: "А вот и я!"

- А скоро какая-нибудь постучится? - спросил мальчик.

Мать засмеялась, засыпала в чайник бузинного чая и заварила.

- Ну расскажите! Расскажите!

- Да вот кабы пришла сама! Но они важные, приходят только, когда им самим вздумается!.. Стой! - сказал вдруг старичок. - Вот она! Посмотри, в чайнике!

Мальчик посмотрел. Крышка чайника начала приподыматься все выше, все выше, вот из-под нее выглянули свежие беленькие цветочки бузины, а потом выросли и длинные зеленые ветви. Они раскидывались на все стороны даже из носика чайника, и скоро перед мальчиком был целый куст; ветви тянулись к самой постели, раздвигали занавески. Как чудесно цвела и благоухала бузина! А из зелени ее выглядывало ласковое лицо старушки, одетой в какое-то удивительное платье, зеленое, словно листья бузины, и все усеянное белыми цветочками. Сразу даже не разобрать было, платье это или просто зелень и живые цветки бузины.

- Что это за старушка? - спросил мальчик.

- Древние римляне и греки звали ее Дриадой! - сказал старичок. - Ну, а для нас это слишком мудреное имя, и в Новой слободке ей дали прозвище получше: Бузинная матушка. Смотри же на нее хорошенько да слушай, что я буду рассказывать...

...Точно такой же большой, обсыпанный цветами куст рос в углу дворика в Новой слободке. Под кустом сидели в послеобеденный час и грелись на солнышке двое старичков - старый-старый бывший матрос и его старая-старая жена. У них были и внуки, и правнуки, и они скоро должны были отпраздновать свою золотую свадьбу, да только не помнили хорошенько дня и числа. Из зелени глядела на них Бузинная матушка, такая же славная и приветливая, как вот эта, и говорила: "Уж я-то знаю день вашей золотой свадьбы!" Но старички были заняты разговором - вспоминали о былом - и не слышали ее.

- А помнишь, - сказал бывший матрос, - как мы бегали и играли с тобой детьми! Вот тут, на этом самом дворе, мы сажали садик. Помнишь, втыкали в землю прутики и веточки?

- Как же! - подхватила старушка. - Помню, помню! Мы не ленились поливать эти веточки, одна из них была бузинная, пустила корни, ростки и вот как разрослась! Мы, старички, теперь можем сидеть в ее тени!

- Верно - продолжал муж. - А вон в том углу стоял чан с водой. Там мы спускали в воду мой кораблик, который я сам вырезал из дерева. Как он плавал! А скоро мне пришлось пуститься и в настоящее плавание!

- Да, только до того мы еще ходили в школу и кое-чему научились! - перебила старушка. - А потом выросли, и, помнишь, однажды пошли осматривать Круглую башню, забрались на самый верх и любовались оттуда городом и морем? А потом отправились во Фредериксберг и смотрели, как катаются по каналам в великолепной лодке король с королевой.

- Только мне-то пришлось плавать по-другому, долгие годы вдали от родины!

- Сколько слез я пролила по тебе! Мне уж думалось, ты погиб и лежишь на дне морском! Сколько раз вставала я по ночам посмотреть, вертится ли флюгер. Флюгер-то вертелся, а ты все не являлся! Как сейчас помню, однажды, в самый ливень, к нам во двор приехал мусорщик. Я жила там в прислугах и вышла с мусорным ящиком да и остановилась в дверях. Погода-то была ужасная! И тут приходит почтальон и подает мне письмо от тебя. Пришлось же этому письму погулять по белу свету! Как я схватила его и сразу же читать! Я и смеялась, и плакала зараз... Я была так рада! В письме говорилось, что ты теперь в теплых краях, где растет кофе! То-то, должно быть, благословенная страна! Ты много еще о чем рассказывал в письме, и я видела все это как наяву. Дождь так и поливал, а я все стояла в дверях с мусорным ящиком. Вдруг кто-то обнял меня за талию...

- Верно, и ты закатила такую оплеуху, что только звон пошел!

- Откуда мне было знать, что это ты! Ты догнал свое письмо. А красивый ты был... Ты и теперь такой. Из кармана у тебя выглядывал желтый шелковый платок, на голове клеенчатая шляпа. Такой щеголь!.. Но что за погода стояла, на что была похожа наша улица!

- И вот мы поженились, - продолжал бывший матрос. - Помнишь? А там пошли у нас детки: первый мальчуган, потом Мари, потом Нильс, потом Петер, потом Ганс Христиан!

- Да, и все они выросли и стали славными людьми, все их любят.

- А теперь уж и у их детей есть дети! - сказал старичок. - Это наши правнуки, и какие же они крепыши! Сдается мне, наша свадьба была как раз в эту пору...

- Как раз сегодня! - сказала Бузинная матушка и просунула голову между старичками, но те подумали, что это кивает им головой соседка.

Они сидели рука в руке и любовно смотрели друг на друга. Немного погодя пришли к ним дети и внучата. Они-то отлично знали, что сегодня день золотой свадьбы стариков, и уже поздравляли их утром, да только старички успели позабыть об этом, хотя хорошо помнили все, что случилось много, много лет назад. Бузина так и благоухала, солнышко, садясь, светило на прощанье старичкам прямо в лицо, разрумянивая их щеки. Младший из внуков плясал вокруг дедушки с бабушкой и радостно кричал, что сегодня вечером у них будет настоящий пир: за ужином подадут горячий картофель! Бузинная матушка кивала головой и кричала "ура" вместе со всеми.

- Да ведь это вовсе не сказка! - возразил мальчуган, внимательно слушавший старичка.

- Это ты так говоришь, - отвечал старичок, - а вот спроси-ка Бузинную матушку!

- Это не сказка! - отвечала Бузинная матушка. - Но сейчас начнется и сказка. Из действительности-то и вырастают самые чудесные сказки. Иначе мой прекрасный куст не вырос бы из чайника.

С этими словами она взяла мальчика на руки, ветви бузины, осыпанные цветами, вдруг сдвинулись вокруг них, и мальчик со старушкой оказались словно в укрытой листвою беседке, которая поплыла с ними по воздуху. Это было чудо как хорошо! Бузинная матушка превратилась в маленькую прелестную девочку, но платьице на ней осталось все то же - зеленое, усеянное беленькими цветочками. На груди у девочки красовался живой бузинный цветок, на светло-русых кудрях - целый венок из таких же цветов. Глаза у нее были большие, голубые. Ах, какая была она хорошенькая, просто загляденье! Мальчик и девочка поцеловались, и оба стали одного возраста, одних мыслей и чувств.

Рука об руку вышли они из беседки и очутились в цветочном саду перед домом. На зеленой лужайке стояла привязанная к колышку трость отца. Для детей и трость была живая. Стоило сесть на нее верхом, и блестящий набалдашник стал великолепной лошадиной головой с длинной развевающейся гривой. Затем выросли четыре стройных крепких ноги, и горячий конь помчал детей кругом по лужайке.

- Теперь мы поскачем далеко-далеко! - сказал мальчик. - В барскую усадьбу, где мы были в прошлом году!

Дети скакали кругом по лужайке, и девочка - мы ведь знаем, что это была Бузинная матушка, - приговаривала:

- Ну, вот мы и за городом! Видишь крестьянский дом? Огромная хлебная печь, словно гигантское яйцо, выпячивается из стены прямо на дорогу. Над домом раскинул свои ветви бузинный куст. Вон бродит по двору петух, роется в земле, выискивает корм для кур. Гляди, как важно он выступает! А вот мы и на высоком холме у церкви, она стоит среди высоких дубов, один из них наполовину засох... А вот мы у кузницы! Гляди, как ярко пылает огонь, как работают молотами полуобнаженные люди! Искры так и разлетаются во все стороны! Но нам надо дальше, дальше, в барскую усадьбу!

И все, что ни называла девочка, сидевшая верхом на "трости позади мальчика, проносилось мимо. Мальчик видел все это, а между тем они только кружились по лужайке. Потом они играли на боковой тропинке, разбивали себе маленький садик. Девочка вынула из своего венка бузинный цветок и посадила в землю. Он пустил корни и ростки и скоро вырос в большой куст бузины, точь-в-точь как у старичков в Новой слободке, когда они были еще детьми. Мальчик с девочкой взялись за руки и тоже пошли гулять, но отправились не к Круглой башне и не во Фредериксбергский сад. Нет, девочка крепко обняла мальчика, поднялась с ним на воздух, и они полетели над Данией. Весна сменялась летом, лето - осенью, осень - зимою. Тысячи картин отражались в глазах мальчика и запечатлевались в его сердце, а девочка все приговаривала:

- Этого ты не забудешь никогда!

А бузина благоухала так сладко, так чудно! Мальчик вдыхал и аромат роз, и запах свежих буков, но бузина пахла всего сильнее: ведь ее цветки красовались у девочки на груди, а к ней он так часто склонял голову.

- Как чудесно здесь весною! - сказала девочка, и они очутились в молодом буковом лесу. У ног их цвел душистый ясменник, из травы выглядывали чудесные бледно-розовые анемоны. - О, если б вечно царила весна в благоуханном датском буковом лесу!

- Как хорошо здесь летом! - сказала она, когда они проносились мимо старой барской усадьбы с древним рыцарским замком. Красные стены и зубчатые фронтоны отражались во рвах с водой, где плавали лебеди, заглядывая в старинные прохладные аллеи. Волновались, точно море, нивы, канавы пестрели красными и желтыми полевыми цветами, по изгородям вился дикий хмель и цветущий вьюнок. А вечером взошла большая и круглая луна, с лугов пахнуло сладким ароматом свежего сена. - Это не забудется никогда!

- Как чудно здесь осенью! - сказала девочка, и свод небесный вдруг стал вдвое выше и синее. Лес окрасился в чудеснейшие цвета - красный, желтый, зеленый. Вырвались на волю охотничьи собаки. Целые стаи дичи с криком летали над курганами, где лежат старые камни, обросшие кустами ежевики. На темно-синем море забелели паруса. Старухи, девушки и дети обирали хмель и бросали его в большие чаны. Молодежь распевала старинные песни, а старухи рассказывали сказки про троллей и домовых. - Лучше не может быть нигде!

- А как хорошо здесь зимою! - сказала девочка, и все деревья оделись инеем, ветки их превратились в белые кораллы. Захрустел под ногами снег, словно все надели новые сапоги, а с неба одна за другой посыпались падучие звезды. В домах зажглись елки, увешанные подарками; люди радовались и веселились. В деревне, в крестьянских домах, не умолкали скрипки, летели в воздух яблочные пышки. Даже самые бедные дети говорили: "Как все-таки чудесно зимою!"

Да, это было чудесно! Девочка показывала все мальчику, и повсюду благоухала бузина, повсюду развевался красный флаг с белым крестом, флаг, под которым плавал бывший матрос из Новой слободки. И вот мальчик стал юношей, и ему тоже пришлось отправиться в дальнее плавание в теплые края, где растет кофе. На прощанье девочка дала ему цветок со своей груди, и он спрятал его в книгу. Часто вспоминал он на чужбине свою родину и раскрывал книгу - всегда на том месте, где лежал цветок! И чем больше юноша смотрел на цветок, тем свежее тот становился, тем сильнее благоухал, а юноше казалось, что он слышит аромат датских лесов. В лепестках же цветка ему виделось личико голубоглазой девочки, он словно слышал ее шепот: "Как хорошо тут и весной, и летом, и осенью, и зимой!" И сотни картин проносились в его памяти.

Так прошло много лет. Он состарился и сидел со своею старушкой женой под цветущим деревом. Они держались за руки и говорили о былом, о своей золотой свадьбе, точь-в-точь как их прадед и прабабушка из Новой слободки. Голубоглазая девочка с бузинными цветками в волосах и на груди сидела в ветвях дерева, кивала им головой и говорила: "Сегодня ваша золотая свадьба!" Потом она вынула из своего венка два цветка, поцеловала их, и они заблестели, сначала как серебро, а потом как золото. А когда девочка возложила их на головы старичков, цветы превратились в золотые короны, и муж с женой сидели точно король с королевой, под благоухающим деревом, так похожим на куст бузины. И старик рассказал жене историю о Бузинной матушке, как сам слышал ее в детстве, и обоим казалось, что в той истории очень много похожего на историю их жизни. И как раз то, что было похожего, им и нравилось больше всего.

- Вот так! - сказала девочка, сидевшая в листве. - Кто зовет меня Бузинной матушкой, кто Дриадой, а настоящее-то мое имя Воспоминание. Я сижу на дереве, которое все растет и растет. Я все помню, обо всем могу рассказать! Покажи-ка, цел ли еще у тебя мой цветок?

И старик раскрыл книгу: бузинный цветок лежал такой свежий, точно его сейчас только вложили между листами. Воспоминание ласково кивало старичкам, а те сидели в золотых коронах, озаренные пурпурным закатным солнцем. Глаза их закрылись, и... и... Да тут и сказке конец!

Мальчик лежал в постели и сам не знал, видел ли он все это во сне или только слышал. Чайник стоял на столе, но бузина из него не росла, а старичок собрался уходить и ушел.

- Как чудесно! - сказал мальчик. - Мама, я побывал в теплых краях!

- Верно! Верно! - сказала мать. - После двух таких чашек бузинного чая не мудрено побывать в теплых краях. - И она хорошенько укутала его, чтобы он не простыл. - Ты таки славно поспал, пока мы спорили, сказка это или быль!

- А где же Бузинная матушка? - спросил мальчик.

- В чайнике! - ответила мать. - Там ей и быть.


Once upon a time there was a little boy who had taken cold. He had gone out and got his feet wet; though nobody could imagine how it had happened, for it was quite dry weather. So his mother undressed him, put him to bed, and had the tea-pot brought in, to make him a good cup of Elderflower tea. Just at that moment the merry old man came in who lived up a-top of the house all alone; for he had neither wife nor children – but he liked children very much, and knew so many fairy tales, that it was quite delightful.

“Now drink your tea,” said the boy's mother; “then, perhaps, you may hear a fairy tale.”

“If I had but something new to tell,” said the old man. “But how did the child get his feet wet?”

“That is the very thing that nobody can make out,” said his mother.

“Am I to hear a fairy tale?” asked the little boy.

“Yes, if you can tell me exactly – for I must know that first – how deep the gutter is in the little street opposite, that you pass through in going to school.”

“Just up to the middle of my boot,” said the child; “but then I must go into the deep hole.”

“Ali, ah! That's where the wet feet came from,” said the old man. “I ought now to tell you a story; but I don't know any more.”

“You can make one in a moment,” said the little boy. “My mother says that all you look at can be turned into a fairy tale: and that you can find a story in everything.”

“Yes, but such tales and stories are good for nothing. The right sort come of themselves; they tap at my forehead and say, ‘Here we are.’”

“Won't there be a tap soon?” asked the little boy. And his mother laughed, put some Elder-flowers in the tea-pot, and poured boiling water upon them.

“Do tell me something! Pray do!”

“Yes, if a fairy tale would come of its own accord; but they are proud and haughty, and come only when they choose. Stop!” said he, all on a sudden. “I have it! Pay attention! There is one in the tea-pot!”

And the little boy looked at the tea-pot. The cover rose more and more; and the Elder-flowers came forth so fresh and white, and shot up long branches. Out of the spout even did they spread themselves on all sides, and grew larger and larger; it was a splendid Elderbush, a whole tree; and it reached into the very bed, and pushed the curtains aside. How it bloomed! And what an odour! In the middle of the bush sat a friendly-looking old woman in a most strange dress. It was quite green, like the leaves of the elder, and was trimmed with large white Elder-flowers; so that at first one could not tell whether it was a stuff, or a natural green and real flowers.

“What's that woman's name?” asked the little boy.

“The Greeks and Romans,” said the old man, “called her a Dryad; but that we do not understand. The people who live in the New Booths* have a much better name for her; they call her ‘old Granny’ – and she it is to whom you are to pay attention. Now listen, and look at the beautiful Elderbush.

* A row of buildings for seamen in Copenhagen.

Just such another large blooming Elder Tree stands near the New Booths. It grew there in the corner of a little miserable court-yard; and under it sat, of an afternoon, in the most splendid sunshine, two old people; an old, old seaman, and his old, old wife. They had great-grand-children, and were soon to celebrate the fiftieth anniversary of their marriage; but they could not exactly recollect the date: and old Granny sat in the tree, and looked as pleased as now. ‘I know the date,’ said she; but those below did not hear her, for they were talking about old times.

‘Yes, can't you remember when we were very little,’ said the old seaman, ‘and ran and played about? It was the very same court-yard where we now are, and we stuck slips in the ground, and made a garden.’

‘I remember it well,’ said the old woman; ‘I remember it quite well. We watered the slips, and one of them was an Elderbush. It took root, put forth green shoots, and grew up to be the large tree under which we old folks are now sitting.’

‘To be sure,’ said he. ‘And there in the corner stood a waterpail, where I used to swim my boats.’

‘True; but first we went to school to learn somewhat,’ said she; ‘and then we were confirmed. We both cried; but in the afternoon we went up the Round Tower, and looked down on Copenhagen, and far, far away over the water; then we went to Friedericksberg, where the King and the Queen were sailing about in their splendid barges.’

‘But I had a different sort of sailing to that, later; and that, too, for many a year; a long way off, on great voyages.’

‘Yes, many a time have I wept for your sake,’ said she. ‘I thought you were dead and gone, and lying down in the deep waters. Many a night have I got up to see if the wind had not changed: and changed it had, sure enough; but you never came. I remember so well one day, when the rain was pouring down in torrents, the scavengers were before the house where I was in service, and I had come up with the dust, and remained standing at the door – it was dreadful weather – when just as I was there, the postman came and gave me a letter. It was from you! What a tour that letter had made! I opened it instantly and read: I laughed and wept. I was so happy. In it I read that you were in warm lands where the coffee-tree grows. What a blessed land that must be! You related so much, and I saw it all the while the rain was pouring down, and I standing there with the dust-box. At the same moment came someone who embraced me.’

‘Yes; but you gave him a good box on his ear that made it tingle!’

‘But I did not know it was you. You arrived as soon as your letter, and you were so handsome – that you still are – and had a long yellow silk handkerchief round your neck, and a bran new hat on; oh, you were so dashing! Good heavens! What weather it was, and what a state the street was in!’

‘And then we married,’ said he. ‘Don't you remember? And then we had our first little boy, and then Mary, and Nicholas, and Peter, and Christian.’

‘Yes, and how they all grew up to be honest people, and were beloved by everybody.’

‘And their children also have children,’ said the old sailor; ‘yes, those are our grand-children, full of strength and vigor. It was, methinks about this season that we had our wedding.’

‘Yes, this very day is the fiftieth anniversary of the marriage,’ said old Granny, sticking her head between the two old people; who thought it was their neighbor who nodded to them. They looked at each other and held one another by the hand. Soon after came their children, and their grand-children; for they knew well enough that it was the day of the fiftieth anniversary, and had come with their gratulations that very morning; but the old people had forgotten it, although they were able to remember all that had happened many years ago. And the Elderbush sent forth a strong odour in the sun, that was just about to set, and shone right in the old people's faces. They both looked so rosy-cheeked; and the youngest of the grandchildren danced around them, and called out quite delighted, that there was to be something very splendid that evening – they were all to have hot potatoes. And old Nanny nodded in the bush, and shouted ‘hurrah!’ with the rest.”

“But that is no fairy tale,” said the little boy, who was listening to the story.

“The thing is, you must understand it,” said the narrator; “let us ask old Nanny.”

“That was no fairy tale, 'tis true,” said old Nanny; “but now it's coming. The most wonderful fairy tales grow out of that which is reality; were that not the case, you know, my magnificent Elderbush could not have grown out of the tea-pot.” And then she took the little boy out of bed, laid him on her bosom, and the branches of the Elder Tree, full of flowers, closed around her. They sat in an aerial dwelling, and it flew with them through the air. Oh, it was wondrous beautiful! Old Nanny had grown all of a sudden a young and pretty maiden; but her robe was still the same green stuff with white flowers, which she had worn before. On her bosom she had a real Elderflower, and in her yellow waving hair a wreath of the flowers; her eyes were so large and blue that it was a pleasure to look at them; she kissed the boy, and now they were of the same age and felt alike.

Hand in hand they went out of the bower, and they were standing in the beautiful garden of their home. Near the green lawn papa's walking-stick was tied, and for the little ones it seemed to be endowed with life; for as soon as they got astride it, the round polished knob was turned into a magnificent neighing head, a long black mane fluttered in the breeze, and four slender yet strong legs shot out. The animal was strong and handsome, and away they went at full gallop round the lawn. “Huzza! Now we are riding miles off,” said the boy. “We are riding away to the castle where we were last year!” And on they rode round the grass-plot; and the little maiden, who, we know, was no one else but old Nanny, kept on crying out, “Now we are in the country! Don't you see the farm-house yonder? And there is an Elder Tree standing beside it; and the cock is scraping away the earth for the hens, look, how he struts! And now we are close to the church. It lies high upon the hill, between the large oak-trees, one of which is half decayed. And now we are by the smithy, where the fire is blazing, and where the half-naked men are banging with their hammers till the sparks fly about. Away! away! To the beautiful country-seat!” And all that the little maiden, who sat behind on the stick, spoke of, flew by in reality. The boy saw it all, and yet they were only going round the grass-plot. Then they played in a side avenue, and marked out a little garden on the earth; and they took Elder-blossoms from their hair, planted them, and they grew just like those the old people planted when they were children, as related before. They went hand in hand, as the old people had done when they were children; but not to the Round Tower, or to Friedericksberg; no, the little damsel wound her arms round the boy, and then they flew far away through all Denmark. And spring came, and summer; and then it was autumn, and then winter; and a thousand pictures were reflected in the eye and in the heart of the boy; and the little girl always sang to him, “This you will never forget.” And during their whole flight the Elder Tree smelt so sweet and odorous; he remarked the roses and the fresh beeches, but the Elder Tree had a more wondrous fragrance, for its flowers hung on the breast of the little maiden; and there, too, did he often lay his head during the flight.

“It is lovely here in spring!” said the young maiden. And they stood in a beech-wood that had just put on its first green, where the woodroof* at their feet sent forth its fragrance, and the pale-red anemony looked so pretty among the verdure. “Oh, would it were always spring in the sweetly-smelling Danish beech-forests!”

* Asperula odorata.

“It is lovely here in summer!” said she. And she flew past old castles of by-gone days of chivalry, where the red walls and the embattled gables were mirrored in the canal, where the swans were swimming, and peered up into the old cool avenues. In the fields the corn was waving like the sea; in the ditches red and yellow flowers were growing; while wild-drone flowers, and blooming convolvuluses were creeping in the hedges; and towards evening the moon rose round and large, and the haycocks in the meadows smelt so sweetly. “This one never forgets!”

“It is lovely here in autumn!” said the little maiden. And suddenly the atmosphere grew as blue again as before; the forest grew red, and green, and yellow-colored. The dogs came leaping along, and whole flocks of wild-fowl flew over the cairn, where blackberry-bushes were hanging round the old stones. The sea was dark blue, covered with ships full of white sails; and in the barn old women, maidens, and children were sitting picking hops into a large cask; the young sang songs, but the old told fairy tales of mountain-sprites and soothsayers. Nothing could be more charming. “It is delightful here in winter!” said the little maiden. And all the trees were covered with hoar-frost; they looked like white corals; the snow crackled under foot, as if one had new boots on; and one falling star after the other was seen in the sky. The Christmas-tree was lighted in the room; presents were there, and good-humor reigned. In the country the violin sounded in the room of the peasant; the newly-baked cakes were attacked; even the poorest child said, “It is really delightful here in winter!”

Yes, it was delightful; and the little maiden showed the boy everything; and the Elder Tree still was fragrant, and the red flag, with the white cross, was still waving: the flag under which the old seaman in the New Booths had sailed. And the boy grew up to be a lad, and was to go forth in the wide world-far, far away to warm lands, where the coffee-tree grows; but at his departure the little maiden took an Elder-blossom from her bosom, and gave it him to keep; and it was placed between the leaves of his Prayer-Book; and when in foreign lands he opened the book, it was always at the place where the keepsake-flower lay; and the more he looked at it, the fresher it became; he felt as it were, the fragrance of the Danish groves; and from among the leaves of the flowers he could distinctly see the little maiden, peeping forth with her bright blue eyes – and then she whispered, “It is delightful here in Spring, Summer, Autumn, and Winter”; and a hundred visions glided before his mind.

Thus passed many years, and he was now an old man, and sat with his old wife under the blooming tree. They held each other by the hand, as the old grand-father and grand-mother yonder in the New Booths did, and they talked exactly like them of old times, and of the fiftieth anniversary of their wedding. The little maiden, with the blue eyes, and with Elderblossoms in her hair, sat in the tree, nodded to both of them, and said, “To-day is the fiftieth anniversary!” And then she took two flowers out of her hair, and kissed them. First, they shone like silver, then like gold; and when they laid them on the heads of the old people, each flower became a golden crown. So there they both sat, like a king and a queen, under the fragrant tree, that looked exactly like an elder: the old man told his wife the story of “Old Nanny,” as it had been told him when a boy. And it seemed to both of them it contained much that resembled their own history; and those parts that were like it pleased them best.

“Thus it is,” said the little maiden in the tree, “some call me ‘Old Nanny,’ others a ‘Dryad,’ but, in reality, my name is ‘Remembrance’; 'tis I who sit in the tree that grows and grows! I can remember; I can tell things! Let me see if you have my flower still?”

And the old man opened his Prayer-Book. There lay the Elder-blossom, as fresh as if it had been placed there but a short time before; and Remembrance nodded, and the old people, decked with crowns of gold, sat in the flush of the evening sun. They closed their eyes, and – and – ! Yes, that's the end of the story!

The little boy lay in his bed; he did not know if he had dreamed or not, or if he had been listening while someone told him the story. The tea-pot was standing on the table, but no Elder Tree was growing out of it! And the old man, who had been talking, was just on the point of going out at the door, and he did go.

“How splendid that was!” said the little boy. “Mother, I have been to warm countries.”

“So I should think,” said his mother. “When one has drunk two good cupfuls of Elder-flower tea, 'tis likely enough one goes into warm climates”; and she tucked him up nicely, least he should take cold. “You have had a good sleep while I have been sitting here, and arguing with him whether it was a story or a fairy tale.”

“And where is old Nanny?” asked the little boy.

“In the tea-pot,” said his mother; “and there she may remain.”